Бывают ситуации, когда не знаешь, что сказать. Бывают книги, которые не знаешь, как начать. 24 февраля 2022 российское государство и путинский режим напали на Украину и развязали войну, в которой погибли (и, вероятно, еще погибнут) уже не десятки, а сотни тысяч людей. Как видите, я медлю, прежде чем назвать третьего фигуранта — российский народ. Эта книга о том, как сотни и тысячи жителей России, рискуя свободой, здоровьем и жизнью, полтора года пытаются остановить агрессию своей страны.
Всегда завидовал ученым, которые могут не давать ничему никаких оценок, а сухо начинают научный текст с так называемых ограничений. У этой книги тоже есть ограничения.
— Я не пишу о поджогах и других происшествиях на железных дорогах, о поджогах военкоматов и тому подобных действиях, которые в России квалифицируются как диверсии и теракты. Легче всего сказать, что, оставаясь в России, я опасаюсь, что это подведет меня под статью об «оправдании терроризма», и закрыть тему. Что, конечно, тоже важно (как и критерии ненасильственного протеста), но на самом деле я так и не понял, как это устроено. Это очень туманная тема. Скажу только, что, вникнув в нее, я поразился масштабу и количеству таких происшествий.
— Я не пишу о хакерской антивоенной активности, пранке, IT-проектах, если они не предполагают участия тех, кто находится в России. В цифровой среде невозможно провести государственные границы, отделить действия тех, кто остается в России, от того, что делают уехавшие антивоенные активисты и, например, украинские хакеры.
— В центре книги активность тех, кто остается в стране, или акции, совершенные до отъезда их авторов. Устанавливать, вернее даже, укреплять уже выросшую стену между двумя категориями россиян глупо, но здесь не получалось иначе — слишком высока разница степени риска и возможностей.
Я стараюсь по максимуму использовать реальные имена, фамилии, топонимы, даты. Но, разумеется, делаю это только тогда, когда всё это однажды прозвучало публично: в открытых сводках, сообщениях СМИ, постах антивоенных движений. Не хочу никого деанонимизировать и подвергать лишней опасности — поэтому у книги есть некоторый перекос в сторону тех действий, которые были разоблачены, пресечены силовиками, а их авторы наказаны. Я отдаю себе отчет, что это тоже не идеально: не факт, что всякий человек, однажды оштрафованный по антивоенной статье и оставшийся в России, будет счастлив от того, что его историю смакуют через полтора года, да если еще и на книгу в России наклеят какой-нибудь экстремистский ярлык. В таком случае приношу извинения, но я должен это сделать в интересах жанра и, простите за пафос, истории.
Я и сам собирался выступать открыто и написал под своим именем половину книги. Но потом принял предложение издателя Георгия Урушадзе скрыться за псевдонимом, потому что меняется и степень опасности. Легко быть смелым, когда за это грозит штраф 35 тысяч рублей, и труднее, когда твоих коллег начинают сажать за «оправдание терроризма», «измену родине» и т. д. — практика репрессий бурно и творчески развивается. Стать безликим набором звездочек было немного странно — я писатель и всегда выступал под своим именем, но, оказалось, в этом есть своя прелесть. «Я — никто, просто светлый силуэт».
Вопрос, на который я так и не смог даже для себя ответить, уже написав книгу — насколько антивоенные идеи массовы в России. Казалось бы, разбирая сотни историй, я должен был идти к мысли (или иллюзии), что едва ли не весь народ в едином порыве… — но только удалялся от нее, вернее, от адекватного представления о масштабах. Единственным здравым решением будет занять позицию «дежурный у эскалатора справок не даёт» и никогда не комментировать этот вопрос.
Москва, 17 июля 2023
Это было в марте 2022. Я хорошо запомнил один пост. Фейсбук был тогда похож на последний день Помпеи — свидетельство травмы: посты из Украины с кадрами бомбежек Киева и Львова, толпами беженцев, осаждающих поезда на вокзалах, мешались с постами тех, кто уезжал из России, проклинал свою страну и проговаривал свой шок, пристраивал домашних животных; с тревожными постами «Артур пропал после митинга» или «Даша перестала выходить на связь». Фейсбук казался иллюстрированным репортажем светопреставления, репортажем со всех палуб «Титаника» сразу — к тому же, в какой-то момент полуотключенным (в «Титанике» тоже есть эпизод, где мерцает и гаснет свет). Роскомнадзор заблокировал соцсеть как экстремистский ресурс, и хотя это у него получилось чуть лучше, чем полностью провалившаяся (и оттого комичная) блокировка телеграма за несколько лет до того, фейсбук всё равно полз, недобитый. С одной стороны, технически российское государство справилось только с тем, чтобы отключить в нем фото- и видеоконтент. С другой стороны, программы VPN, которые позволили бы обойти блокировку, для большинства были тогда в диковинку, в возникшем ажиотаже — их трудно было раздобыть (хорошо работающие, дешевые, а лучше бесплатные). Мы без конца что-то ставили, убеждались, что оно плохо работает, сносили, обменивались промокодами… Фейсбук тогда шел лентой сплошных серых квадратов вместо фото и видео, и приходилось только гадать по эмоциональным подписям и комментам, какого очередного шокирующего зрелища ты лишен сегодня.
Потом-то фейсбук превратится во вполне респектабельный антивоенный пузырь: все, кто остался в России, разобрались со своими VPN’ами; те, кто громко или молча поддерживал войну, благополучно выпилились, выполняя решение партии и правительства — закрыв или просто бросив свои аккаунты. «Титаник» перестал скрежетать железом и как-то довольно прочно замер вертикально, с перевернутой напопа обстановкой, и в нем снова включили свет. И как-то так мы живем.
Но тогда, в начале марта — через считанные дни после начала войны — я смотрел там видео, каким-то образом прорвавшееся через серые квадраты. Это был вид на Тверскую улицу и здание комбината «Известия» откуда-то сверху, вероятно, с балкона респектабельной сталинки. На эти балконы во время митингов всегда набивались иностранные журналисты с телекамерами, а мне всегда было любопытно, как экономически устроена эта сдача сверх-элитного жилья по таким большим «праздникам»… Журналисты снимали многолюдный митинг (его эпицентр, Пушкинская площадь, оставался справа за кадром): народ валил и валил из выхода метро, перетекал с переполненного тротуара на проезжую часть, шагал и ничего не боялся. Мелькали какие-то автозаки, мигалки, хрипели что-то угрожающее в полицейские мегафоны, но полиция явно не доминировала. Люди свистели, шумели, скандировали лозунги, несли какие-то плакаты. Казалось, внизу протекает людское протестное море, которое снесет сейчас всё, и кремль, к которому ведет Тверская, в частности. Женщина, опубликовавшая пост, старая знакомая, ныне живущая в Тель-Авиве, едва ли не со слезами писала: «Прислали видео! Это происходит сейчас в Москве! Неужели россияне проснулись?!».
Мне было жаль расстраивать бедную женщину. Но ничего подобного на Тверской в тот день не было и быть, к сожалению, не могло. Хотя в это нам всем хотелось бы верить. Это было какое-то старое видео, из довоенной прошлой жизни, благо, история массовых протестных митингов в этом месте (Пушкинская и окрестности) насчитывала на тот момент вот уже десять лет. Вот уже десять лет тысячи и, наверное, миллионы людей в России сопротивлялись власти Путина. Первые по-настоящему большие митинги прокатились по стране в конце 2011 года. Я хорошо запомнил этот рубикон, это действительно было что-то одномоментное, как щелчок выключателя — раз, и всё переменилось. Тогда формальным поводом послужили очередные украденные выборы (в данном случае в госдуму), фактическим — возвращение Путина в президентское кресло, когда очень многие осознали, что мы прямо сейчас перешагиваем точку невозврата, и попытались этому противостоять. До этого, на протяжении всего нового века, протесты в России не были чем-то массовым. Да, какие-то митинги были (официально, если не ошибаюсь, их не разрешали почти никогда), но пассивному большинству, к которому я, увы, отношу и 20-летнего себя, это казалось скорее борьбой политических сил, условный каспаров против условного лимонова, а условные путин-медведев казались даже не добром или неизбежным злом, а такой конвенциональной окружающей средой — ты же не пойдешь митинговать против того, что небо голубое, а не фиолетовое.
Тот первый массовый митинг 2011 года запомнился очень хорошо, потому что был похож на осторожный шаг в другую реальность (у Лидии Чуковской есть книга с очень подходящим названием — «Спуск под воду»). Я тогда жил еще не в Москве. Нам с друзьями всё было в диковинку: ксерить паспорта по советам чатов ВКонтакте, выходить на площадь в неизвестность, твердо помня, что мы просто прогуливаемся. Как в зоопарке, разглядывали никогда не виденные раньше в своем городе грозные полицейские «Уралы» (а уже летом массовым атрибутом митингов стали бело-синие автобусы ПАЗ, а потом их сменили уже специализированные автозаки, — можно проследить даже историю автозакостроения). Растерянной, примеряющей на себя новую роль тогда была вся площадь. Броуновское движение. Все слонялись, и когда где-то возникал крик «Провокатор!», все с какой-то даже надежной кидались туда. Был дикий мороз, к киоскам с горячим кофе выстраивались очереди, в которых мирно соседствовали, притопывая, протестующие и сотрудники полиции — такие же любопытно озирающиеся и несколько растерянные от погружения в новую реальность.
Историю десяти лет протестов против всё укрепляющейся власти Путина, беспредела и сползания в фашизм можно было бы написать отдельно. На обложке этой книги стояло бы, как на надгробии, 2011–2021. Там были свои оттепели и заморозки, после относительно вегетарианского дебюта декабря 2011 — жесткое месилово мая 2012, когда и появились «Узники Болотной» (как прообраз дальнейших посадок сталинского типа), Pussy Riot спели свою пророческую молитву, а кортеж Путина ехал на инаугурацию по абсолютно пустой, как после удара нейтронной бомбы, Москве.
Эпилог, заключительный большой митинг эпохи, тоже посчастливилось увидеть. Это был серый январский день 2021-го, назавтра после ареста Навального в Шереметьево. Я поднялся из того самого выхода Пушкинской под комбинатом «Известия», но не смог подобраться к площади: всё было забито людьми, тысячи людей очень плотно стояли. Автозаков уже было много, и цепочки «космонавтов» совершали свою жатву ежеминутно, но в такой толпе они выхватывали песчинки, капли в море. У метро еще было посвободнее. В какой-то момент митингующие нашли себе развлечение: забравшись на газоны, на которых был снег, они с улюлюканьем метали снежки в проезжавшие мимо заполненные автозаки (от площади) и грузовики спецназа (к площади). Снежки глухо бились о железные борта. Машины не останавливались. Система копила обиду, чтобы через год, начав войну, бросить против митингующих уже всю железную мощь. Тот довоенный митинг, кажется, был последним, на котором протестующие еще численно превосходили полицию. На тех самых балконах сталинки напротив толпились журналисты с камерами — и в тот день, судя по снегу, или в какой-то похожий, ими и было снято видео, впечатлившее год спустя тель-авивскую френдессу. И, если прислушаться, за криками, лозунгами, бубнежом полиции в мегафоны, глухими ударами снежков можно было разобрать, как опускается занавес этой эпохи. Потому что завтра была война.
Конечно, антивоенные митинги и на Пушкинской в Москве, и на других крупных площадях, и во всех крупных городах бушевали и 24 февраля 2022, и 25 февраля, и 26-го, и так каждый день — еще несколько дней (дальше были все более редкие вспышки: 3 марта… 6 марта…), пока репрессивная машина не удушила их совсем. Она выучила десятилетний урок и с самого начала, с 24 февраля, подошла к этому по-другому: впервые не выхватывала рандомно из толпы, а уже ковровым методом задерживая всех, не позволяя создаться толпе. Надо признать, что если к самой войне режим подготовился из рук вон плохо (что скоро стало очевидно всем), то к подавлению антивоенного протеста, кажется, лучше.
27 февраля я ехал на метро через центр города. Голос из динамика равнодушно объявлял: «Китай-город», «Кузнецкий мост», «Пушкинская». Люди спешили по своим делам, как будто ничего не происходит. Было воскресенье. И даже на самой станции «Пушкинская», на эскалаторах наверх, всё выглядело так, будто на поверхности не ждет ничего необычного. Это напоминало увиденный когда-то рассказ пожарника в телефильме про большой пожар гостиницы «Россия»: «мы подъехали — «Россия» выглядела как всегда, нигде ни облачка, неужели ложный вызов? Мы завернули за угол, вся ее другая сторона была объята пламенем».
Выход под здание «Известий» работал, я поднялся: Тверская была забита полицейскими грузовиками и автозаками, запаркованными в два ряда, «космонавтов» и сотрудников полиции было примерно вдвое больше, чем людей в штатском, к Пушкинской площади было не подойти — она в металлических заграждениях. Надрывался, хрипел полицейский мегафон: если в 2021-м он вещал «Вы находитесь на незаконной акции, немедленно разойдитесь», то теперь — «Выход из метро закрыт» (хотя я только что из него вышел). Можно было оставаться на асфальтовой площадке между Тверской и «Известиями», с которой год назад метали снежки, или пойти дальше по улице, как обычно делает человек, выйдя из метро. Что тогда поразило — взаимная проницаемость двух сред: прохожие, следующие по тротуару Тверской, с каменными лицами прошагивали через этот намагниченный участок, на котором полиция и «космонавты» хватали примерно половину из тех, кто там находился. Именно митинга в традиционном виде, в каноне 2011–2021 годов, не было. Была разреженная среда, через которую можно было идти, но если человек останавливался, его хватали в течение нескольких секунд. Люди поднимались из метро и либо шли дальше, делая вид, что ничего не замечают, либо несколько растерянно останавливались, и хотя это было лишь намеком на митинг, их тут же брали. Я простоял секунд 30. Меня не несли, не выламывали руки, а довольно вегетариански затолкали в автозак, где я, к тому же, оказался первым пассажиром. Он был набит под завязку минут за 10, и мы тронулись, освобождая место следующему. Потом сначала в рапортах полицейских (они же свидетели), а затем и в решении суда, как и всем под копирку, напишут, что я «выкрикивал «Нет войне!» и отказывался подчиняться требованиям полиции», и это будет такая приятная ложь, я бы даже сказал, грубая лесть путинского режима, скрепленная его гербовой печатью.
Сколько людей выходило на площади в первые дни войны — точно не известно. Можно лишь судить о динамике задержаний. По данным ОВД-Инфо, с 24 февраля по 13 марта на антивоенных митингах в России задержали не менее 14 906 человек в 155 городах. Так, 24 февраля задержали более 1700 человек (из них 1080 в Москве, тогда как МВД сообщило только о 600 задержанных). По другим данным, в первый день войны в 67 городах задержали более двух тысяч человек. Дальше — до 3 марта включительно — по 500-600 человек. Последним крупным всплеском митингов первых дней войны стало 6 марта, когда движение «Весна» объявило о протестной акции — по информации ОВД-Инфо, более пяти тысяч задержанных в этот день (официальные цифры МВД по традиции занижены, но не кардинально — 3,5 тысячи).
Полиция пыталась сломить протесты ураганным насилием. В отчетах ОВД-Инфо и других правозащитных организаций — многочисленные примеры применения силы при задержании и в автозаках: «людей валили на землю, роняли на асфальт, били дубинками, душили, били в живот, по лицу, глазам, ударяли головой об стену, выкручивали и заламывали руки. Поступали сообщения о синяках и травмах: переломах, вывихах рук, плеч и пальцев, растяжении локтевого сустава, ссадинах на голове, сломанном носе, травме глаза, опухшей от удара ноге, потере сознания. Из Санкт-Петербурга поступали множественные сообщения о применении электрошокеров… Зафиксировано как минимум 39 случаев, когда из отделов полиции в Москве, Санкт-Петербурге и Ростове-на-Дону задержанные сообщали о вызовах скорой помощи и госпитализации. Так, например, в Москве на антивоенной акции 26 февраля полицейские избили ногами и ударили головой о капот машины мужчину из-за того, что тот отказался отдать паспорт им в руки. В Санкт-Петербурге 24 февраля полиция жестко задержала 80-летнюю блокадницу: ее тащили по земле, а сыну сломали палец» (доклад ОВД-Инфо «Нет войне: как российские власти борются с антивоенными протестами» от 14 марта 2022). В те дни центры крупных городов были похожи на оккупированные, патрули заставляли прохожих показывать содержание переписок в телефонов, задерживая в случае отказа или обнаружения материалов, связанных с митингами. Множественные случаи зафиксированы 6 и 8 марта в Москве и Петербурге.
В автозаке, в который я попал, были люди разного возраста, но в основном молодые. Большинство не делали вид, что оказались здесь случайно. Было, пожалуй, лишь несколько интересных исключений. Мужчина средних лет всё время звонил жене (телефоны у нас не изымали) и громко возмущался, что просто шел из церкви, а его задержали. Жена, видимо, пилила его в ответ, он возмущался всё больше — теперь уже и ее реакцией. Я, конечно, не слышал дословно, что она говорила, но это было что-то такое, посконное: «людей у нас так просто не задерживают, значит, виноват, им ведь виднее». Эта ария «Да я вообще не знаю, что случилось, тут, оказывается, какие-то митинги против чего-то» начала уже порядком утомлять. Впрочем, через несколько часов, уже в отделении, этот человек исчерпал свой репертуар и в разговорах с другими выдавал уже неожиданную осведомленность и о деталях войны, и о протестных акциях.
Другой мужчина, уже в возрасте, очень солидный, с двумя айфонами, помалкивал, а если и уточнял какие-то детали (где едем, куда везут), то старался не привлекать лишнего внимания. В отделении сидел спокойно, кому-то тихонько звонил, и в один прекрасный момент просто исчез без протокола — видимо, помогли абоненты. Еще двоих гоповатых и не очень трезвых мужиков я принял за провокаторов: их закинули к нам в автозак, они якобы были задержаны где-то поблизости за распитие (какое могло быть распитие в центре урагана?) и якобы долго не понимали, с кем здесь оказались. А когда поняли, началось: «Вы чё, за укров?», крики «Рос-си-я!» и попытки помешать звонкам в ОВД-Инфо. Впрочем, по дороге они подобрели, даже вроде бы протрезвели и вели себя уже дружелюбно, и в последующие часы в отделении отличались от нас только VIP-статусом: их, как «не политических», без проблем отпускали в туалет и во двор покурить, менты вели себя с ними предельно вежливо и разве что не награждали почетной грамотой за распитие.
В остальном наш автозак — 30+ исключительно приятных и интеллигентных людей. Могло показаться, что лучшая часть России собралась сегодня в автозаках. С интересом наблюдал я механику подавления протеста — как, впрочем, и отлаженную механику сопротивления ему с помощью алгоритмов, выстроенных правозащитниками. Всё давно было на мази и с началом войны приобрело просто другие масштабы. Когда заполнялся очередной автозак, менты, видимо, определяли отделение, готовое его принять. Туда, где освобождался конвейер рядовых дознавателей (просто штамповали бумаги), мрачных оперов (пытались расколоть на предмет политических взглядов, связей, подписок на телеграм-каналы), клерков, делавших фото, снимавших отпечатки пальцев и т. д. и т. п. Нас отправили куда-то к черту на кулички — периодически кто-нибудь взбирался к окошку под потолок и смотрел, где едем, — в отдел полиции Южное Тушино. Операторы ОВД-Инфо, куда звонили многие, вели нас профессионально: по фамилиям они опознали автозак как единое целое («С вами есть такой-то? А такой-то?»), посоветовали, как создать чат автозака в телеграме, чтобы с нами уже работал адвокат, который выехал к нам, как только стало известно отделение. Во многие отделы полиции адвокатов не пускали (ОВД-Инфо насчитало 89 таких отделов), полицией для этого был введен специальный план «Крепость». Например, в Петербурге адвоката Алексея Калугина не только не пустили, но и заковали в наручники, обвиняя его в том, что он «защищает нацистов, а потому их пособник», пугали статьями о применении насилия в отношении власти, но потом отпустили. Нашу адвокатку тоже не хотели пропускать, но в итоге она все-таки попала в отдел.
В ОВД Южное Тушино мы провели часов шесть. Из них активные действия полиции заняли последние часа два, уже ближе к ночи (возможно, до этого были заняты другими автозаками, хотя мы больше никого не видели). Первые часы мы провели, сидя в актовом зале. Перед нами, в президиуме, под портретом Путина, сидели бойцы в масках с прорезями для глаз, и через эти прорези гипнотизировали взглядами. За всё это время они не то что не двигались, а, может, и не моргали, как крокодилы в анабиозе. Сначала мы просто сидели, потом слонялись по залу, общались. Каким-то образом кто-то передал для нас упаковку бутылок воды (возможно, это тоже были добрые дела ОВД-Инфо). Обсуждали новости, обменивались паническими постами «с воли» — как раз в этот вечер человек с портрета привел ядерные силы в полную боевую готовность. Полиция мало проявляла себя, иногда приходил какой-то подполковник пошутить, что мы враги. Чуть позже начался примитивный развод, что те, кто откажется от адвоката, быстро пройдут все формальности и отправятся домой, а те, кто будет упорствовать (и уж тем более откажется сдавать отпечатки пальцев — все уже знали, что такое право есть), останется ночевать в камере. Но вообще-то они работали без вдохновения. Мы уже знали о многих случаях, как пытаются добиться разблокирования телефонов (угрожая пытками, или даже применяя их). Поздним вечером в ОВД Южное Тушино никто уже не демонстрировал такое рвение, опера навязчиво интересовало только, нет ли у меня родственников в Украине и, раз я пиарщик или даже журналист (кажется, имел неосторожность об этом заикнуться), не администрирую ли я какие телеграм-каналы.
Отчеты правозащитников сообщают о применении силы как минимум в 30 отделах полиции в 9 городах, включая Питер и Москву. По оценке «Агоры», за первые четыре дня войны полиция применила силу к более чем 50 задержанным, на акции 6 марта — к 34. Очень многие сообщали об угрозах: сотрудники полиции в отделах грозили статьями за госизмену, экстремизм, терроризм, и даже изнасилованием — в Санкт-Петербурге двух девушек заставляли снять нижнее белье и раздвинуть ягодицы. Есть свидетельство о разбитых телефонах, о запрете на воду и еду, запретах посещать туалет и даже о том, что полицейские включали громкую музыку, чтобы создать дискомфорт задержанным (в том числе и под утро для тех, кого оставили спать в камере). 27 февраля у автозака в Санкт-Петербурге задымилось колесо, дым попадал внутрь, многим стало плохо, но полиция отказывалась выпускать их на воздух. Были и просто пытки: широко разошлась аудиозапись, сделанная 6 марта в ОВД Братеево (Москва). «Сука, отвечать будешь? — 51-я статья. (Звук удара, выдох девушки.) — Чмо, отвечать будешь? Я хуже могу! — 51-я статья. (Звук удара.)». В ОВД «Донской» (Москва), пока задержанной заламывали руки, насильно заставляя сдать дактилоскопию, сотрудница в штатском спрашивала: «Сколько тебе заплатили? Нисколько? За просто так эти муки терпишь?». Требовали выдать «5 — 10 телефонных номеров тех, кто тоже против войны» (ОВД Орехово-Борисово Южное и Нагатино-Садовники), а в Воронеже даже насильно собирали «образцы ДНК». Много случаев, когда задержанным не передавали жизненно важные лекарства от астмы и диабета.
Сами официальные наказания, которые полагались задержанным на ежедневных акциях конца февраля — начала марта, были довольно скромными по современным меркам. Мы дешево отделались. Пакет законов о «дискредитации вооруженных сил» etc etc еще не ввели, в арсенале режима были только скудные статьи КоАП об участии в несанкционированных митингах с диапазоном штрафов всего-то в 10–20 тыс. рублей. Власть попыталась компенсировать это массированным долгосрочным преследованием тех, кто был задержан. Кажется, митинги — то, что по-настоящему пугало путинский режим, почти 20 лет стращавший себя призраками майдана. Власти попытались сделать всё, чтобы раз задержанные больше не вышли на улицу.
Так, пока не придумали новые статьи УК, попытались по максимуму задействовать старые: за первые две недели войны завели 21 уголовное дело за антивоенную позицию, из них как минимум 6 за участие в митингах. Использовали в основном статью о применении насилия в отношении представителя власти.
Людей задерживали не только на митингах, но и после — считается, что благодаря системе распознавания лиц, включенной в московском метро. Участников митингов останавливали, вменяли им неповиновение законному требованию сотрудника полиции или нарушение коронавирусных ограничений. Забавно, что последние к февралю 2022-го все еще формально действовали в Москве, но уже только как основание для отказа любым заявкам на протестные мероприятия, если оппозиция еще пыталась их подать (до войны это практиковалось). Фактически все коронавирусные ограничения давно были сняты, а как только началась война, появился даже фактический запрет на ношение масок в метро — ведь они мешали той самой системе распознавания лиц. Анекдот 2020-го о том, что сегодня штрафуют тех, кто без масок, а завтра начнут наоборот, оказался правдой (конечно, за ношение масок официально не штрафовали, но останавливали для проверки документов).
Особую роль в запугивании тех, кто выходил на площадь, сыграли университеты. По данным DOXA, к 10 марта как минимум в 30 вузах были проведены беседы о недопустимости участия в митингах и публичного высказывания антивоенной позиции. Сотрудник РУДН сообщил ОВД-Инфо, что утром 26 февраля полицейские искали в общежитиях участников антивоенных протестов. Студенты нескольких факультетов МГУ сообщили о визите оперуполномоченных, угрожавших отчислением за поход на митинг. Собственно, и отчисления тоже были: так, в первых числах марта Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет отчислил Илью Бочкарева и Викторию Першенкову за задержание на антивоенной акции (официальная причина — нарушение устава и «поведение, несовместимое с высоким званием врача»). 9 марта стало известно об отчислении 13 студентов СПбГУ за участие в митингах.
В отличие от довоенных митингов, протесты февраля-марта власти решили «сопровождать» максимально: всех, кто был задержан, поставили на некий неофициальный (или, по крайней мере, непубличный) учет в полиции. Работало это совершенно шизофренически: они уныло таскались на дом месяц (конечно, к тем, кто проживал по прописке или чей фактический адрес удалось узнать). Сначала ко мне пришла женщина-участковая, чтобы заполнить и вручить под подпись бумагу под названием «Предостережение о недопустимости действий, создающих условия для совершения правонарушения, либо недопустимости продолжения антиобщественного поведения» (зацените великий могучий язык). Причем здесь менты шли на хитрость: в бланке было указано, что в случае неоднократного нарушения «митинговой» статьи КоАП в течение 180 дней я буду привлечен к уголовной ответственности по ст. 212.2 УК РФ. На словах и участковая, и последующие гости убеждали, что к «уголовке» привлекут при повторном задержании. По правоприменительной практике же это оказалось не так — дело возбуждают после четвертого задержания в течение полугода.
Еще через несколько дней позвонил другой человек из моего райотдела полиции. Настойчиво приглашал зайти для заполнения каких-то формуляров. Я отказался. Тогда он опросил меня по телефону: запомнились вопросы про рост, телосложение, какого цвета волосы и глаза. Тиндер, который мы заслужили.
Был и визит третьего полицейского, он предварительно позвонил, и я принял его дома. Цели визита он толком не объяснил, кроме всё тех же «предупреждений», и критически прошелся по тому же неведомому формуляру: телосложение мое ему привиделось не худощавым, а средним, а глаза — голубыми, а не серыми. Еще в его опроснике был вопрос «Кличка», но тут уж я не смог его порадовать.
Все это вялотекущее действо растянулось где-то на месяц. С конца марта полиция больше не беспокоила. Из соцсетей я знал, что единственная реальная угроза в связи с этим неведомым реестром — задержание в метро по системе распознавания лиц в определенные дни. Такие дни случались не то что рандомно, но, поскольку массовых акций протеста больше практически не было, полиция сама устанавливала себе какие-то даты, в которые их ожидала. Это было не только что-то связанное с войной (вроде «церемоний принятия новых субъектов в состав РФ» или пропагандистских шоу в Лужниках), но и просто государственные праздники вроде Дня Победы (9 мая) или Дня России (12 июня). То есть, где-то вокруг кремля происходил какой-то официоз, вся Москва не обращала на него внимания и жила своей повседневной жизнью, и из этой жизни выхватывали тех, кого когда-то после митингов сфотографировали в отделах полиции. Даже если человек ехал, условно говоря, из Котельников в Выхино в десятках километров от того, что полиция так рьяно охраняла. Это были не совсем задержания, людей ни в чем толком официально не обвиняли, просто держали в отделе полиции до вечера и заставляли писать какие-то объяснительные, зачем и куда они ехали. Среди таких случаев, попавших в СМИ — задержания журналистки Аси Казанцевой в сентябре (резонансное, потому что она была на позднем сроке беременности), активистов Анны Абрамовой, Станислава Лесниченко, Александра Лыскова, муниципального депутала Павла Иванова, журналистки Екатерины Максимовой (по ее словам, задерживалась так в течение года пять раз). Известно, что, например, 12 июня 2022 года в московском метро по системе распознавания лиц задержали 43 человека. Словом, если оставить за скобками «бенефис» системы в связи с мобилизацией (когда с ее помощью начали ловить уклонистов), это была какая-то унылая и бессмысленная кампания, когда надо было не только помнить, что в определенные дни лучше ездить на наземном транспорте (говорили, что он к системе не подключен), но еще и сообразить, что намечается какой-то официозный праздник, незаметный для нормальных людей.
Но всё вместе это давало эффект. Вся мощь репрессивной машины, брошенная на слом протестных митингов февраля-марта, все меры запугивания, репрессий, новые законы с космическими штрафами и теперь уже и сроками, принятые в марте, все большие и маленькие обманы и т. д. и т. п. — всё было брошено на то, чтобы сломить массовый протест и поселить страх в душах тех, кто против войны. И в целом это удалось. Люди, попробовав протестовать на площадях, или уезжали из страны, или замолкали, или переходили на индивидуальные акции, которым и будет, в основном, посвящена эта книга. Большие протесты, скандирующие площади, снежки в автозак — это скорее пролог.
4 или 5 марта 2022 я впервые за несколько дней поехал в центр Москвы к своему другу, кинорежиссеру. (Забегая вперед, это был тяжелый вечер: в его доме собрались 10–15 кинематографистов, почти всех я знал, темы разговора понятны, да все и не столько говорили, сколько скроллили билетные маркетплейсы, выискивая, куда еще из Москвы можно улететь в ближайшие дни не по цене билета на Марс. Я вдруг понял, что вижу их всех в последний раз. Оказалось, впрочем, только половину.) Как нарочно, надо было выходить на Пушкинской, я выбрал самый дальний от площади выход (и потом собирался немного пройти по дворам) — вранье участковых про ст. 212.3 УК РФ на тот момент возымело действие, да. Но и там, сразу на выходе из метро, я попал в знакомое намагниченное пространство: синим-сине от мигалок, автозаки по периметру, «космонавты» движутся тройками и останавливают каждого второго прохожего для проверки документов (задерживали ли после этого — не видел). Подлое такое чувство, из разряда рептильных страхов, когда проходишь через это пространство: остановят — не остановят. Никакого намека на митинг вокруг уже не было. Они зачистили город.
Будет еще одна вспышка митингов, в конце сентября 2022-го. По масштабам с февралем и мартом не сравнить, но люди хотя бы попытались остановить уже не просто войну, а смертельную опасность, грозящую непосредственно им — тогда была объявлена мобилизация. Но это уже другая история и немного другая эпоха. И я не сомневаюсь, что эпилогом этой книги (скорее всего, уже после ее выхода) тоже будут массовые протесты — когда многотысячные митинги вернутся на улицы Москвы и других городов.
<…>
Ваша корзина пока пуста